| «Честно говоря, мне не на что жаловаться. Не думаю, что хотела бы что-то поменять, повернуть время вспять и исправить ошибки. Нет. Благодаря тому, что произошло, я такая, какая есть.
Меня воспитывал отец. Мы жили в Денвере, что в штате Колорадо. Мать ушла от нас, когда мне было два или три. Поначалу я слышала глупые отмазки, сродни тем, что нерешительные юноши заливают в уши своим дамам, но понимание ситуации ко мне пришло раньше, чем планировалось. Маленькие люди чувствуют, когда никому не нужны – я была маленьким человеком, который это знал наверняка. О чем говорить? Нас выкинули из жизни, как это делают хозяйки с протертыми до дыр половыми тряпками, как глупый подросток выкидывает вырванную страницу из тетради с двойкой – стыдливо, исподтишка, и постоянно оглядываясь, чувствуя на себя взгляды целого мира – должно быть, ей было мерзко.
Я часто рассуждала о том, что чувствуют матери, отвергая пресловутый инстинкт, и такой ли он уж пресловутый, как говорят, но осуждать эту женщину (свою мать), я не решалась. Элизабет, так ее звали, была всего лишь восемнадцатилетней девочкой, что еще вот только на днях научилась губы красить, не заходя за контур, а уже сегодня стирала пеленки, ошивалась на кухне в растянутом халате и забыла, когда последний раз расчесывала засаленные волосы – она кляла весь мир, секс и бракованные гандоны. Иногда, когда особенно хотелось быть романтиком, я ей сочувствовала.
В общем, отец не любил о ней говорить – я не настаивала. После расставания родителей, я была предоставлена сама себе. Отец с головой ушел в медицину, исписал кучу макулатуры, вырвал ни один седой пучок волос, сражаясь с формулами, но, по всей видимости, вся это его работа – хрень собачья - жили мы почти что бедно. Я донашивала шмотки своей двоюродной сестры, и по большей части выглядела убого, кроме тех времен, когда носить мешки было модно. Отец говорил, что не в этом счастье – я не спорила, мне тоже так казалось; поужинать в шикарном ресторане, выбрав в качестве аперитива добрую половину меню - это уже ближе, а есть так каждый день – вот тот самый пик. И да, я замечала, как моя кость становится широкой, но, к несчастью, еще я знала, что хорошего человека должно быть много. А я была одним из лучших, ей богу! Проще говоря, в пубертатный период, когда нравиться прыщавым одноклассникам стало немного интересней, чем давиться пятым эклером, я страдала от жуткой булимии. Мой дорогой профессор-медик отчаянно сокрушался, что не уследил, обескуражено вздыхал и судорожно почесывал щетину, в обнимку с подарочным виски – и снова не следил.
Что касается медицины, пойти по его стопам я решила отнюдь не из альтруизма. Мне казалось, что я непременно должна отплатить отцу за кров, еду, проведенные вместе годы и ту любовь, что он неумело, но дарил, и лучшего решения, чем отдать дань уважения делу всей его жизни, я не нашла. На тот момент, это было чуть ли не героическим решением, что отвешивало кроткий реверанс вслед уходящим мечтам, но сейчас я понимаю – это была любовь. И впервые она распространялась за горизонты замечательной меня. Как и все, я не желала быть эгоисткой, да и считать себя борцом за правду, человеком со стойкой жизненной позицией или просто «не такой как все», было куда приятнее. А я была из вида дур, отряд – типичные.
Позже, спустя несколько лет, ничего не изменилось. Я закончила учебу по медицинской специальности и мы, по настоянию отца и моему безразличию, переехали в Детройт. Перспективному городу требовались передовики, как нам сказали в мэрии, зачем там понадобился отец, я так и не поняла. Прошло время. С медициной у меня не сложилось. Устроилась работать официанткой в бар – все эти прелести интеллигентной жизни за годы учебы свелись на нет. Каждый завсегдатай моего заведения был болен душевной онкологией, что не лечится пилюлями и даже облучением – вот где романтика, и в помощи им я видела свое призвание. Красотка Лила стала панацеей для униженных и оскорбленных жизнью – красотка Лила чувствовала себя незаменимой, и скорее всего, была счастлива. Отец не лез с наставлениями и точно так же, как некогда отпустил жену, отпустил меня, просто потому что по своей природе был тюфяком. Я навещала его по воскресениям, он улыбался и пропускал мимо ушей мои несмешные шутки про бороду и воздержание.
Мои легкие были полны жгучей свободы, что перманентно оборачивалась одиночеством, пока я не встретила его. Не будем называть имен, но тогда, когда он представился, мой мир ушел из-под ног, как это бывает в рекламе шампуня. Каждое его слово достигало моего сердца, напрочь игнорируя мозг, а я как девочка-даун улыбалась и пускала слюни – он счел меня за безумную, так и породнились. Наша любовь была похожа на симфонический оркестр, где он дирижер, а я неумелый скрипач – моя скрипка лишь с одной струной, а он без пюпитра и совсем не во фраке. Он долгое время водил меня за нос, говоря, что работает обвальщиком мяса, гладя мои волосы бледными пальцами, что без одной мозоли или ссадины – секс у нас бывал только на моем матрасе. Я задавала вопросы – он отшучивался, я устраивала истерики – он хватал меня за руки и затыкал мне рот.
Эти отношения были слаще сахара, пока у меня не начался токсикоз, пока он не оставил записку на журнальном столике, пока он не съебался, как самый настоящий мудак.
Я осталась у разбитого корыта, как это бывает, когда ждешь прекрасного принца до сорока – и вот у тебя уже менопауза, только мне двадцать четыре. Ничего другого не оставалось, как ходить по общим знакомым, выпячивая живот, в надежде, что он просто заснул на чьей-то кровати и потерял память, но правда оказалось настоящей неожиданной сенсацией, для такой как я, которая привыкла жить под розовой пеленой. Его неравнодушный друг обмолвился, что моя любовь дешевый барыга, что по уши в долгах, и, как полагается, у него серьезные проблемы – сокрушительный нок-аут. После того, как я еще десяток раз с недоумением переспросила, убралась оттуда к чертовой матери, подбирая сопли. Мои поиски прекратились.
Живот рос. Мне становилось все тяжелее делать вид, будто ничего не произошло. Люди, что окружали меня, неустанно пялились, но главное – молча, отец собирал корзины фруктов без лишних вопросов, в его глазах читалось понимание и мое сердце ревело гигантскими слезами от любви к нему – кто мог подумать, что это так сложно! Я день ото дня ловила себя на мысли, что хочу прикончить свою прекрасную Мегги, а после лепила себе бесконечные пощечины, чтоб лицо горело – наверняка моя мать была такой же. И смех, и грех. Меня все еще терзали любовные чувства к загадочному парню, все еще одолевали сомнения, все еще хотелось верить, что придя с работы я увижу того самого, наглого и чертовски сексуального.
С тех пор, как родилась Мегги, моя кудрявая малышка, прошло три года. Я стала ответственной, почти не выпиваю и бросила курить. Отец зовет работать к нему в клинику – я не решаюсь, гнусное занятие, слишком много пафоса, денег нам пока хватает. Все казалось настолько стабильным, что можно было умереть, пока однажды в мою дверь не позвонили. Это был Керри, тот самый неравнодушный друг, весь окровавленный, помятый, как будто на днях воочию лицезрел смерть, и он сказал, что нас ищут. Он сказал, что нас найдут.
И мне страшно.
* до смерти боится гусей.
► Хобби: nothing special: очень любит готовить, особенно разную выпечку; неплохо рисует.
| |
